У любого ребенка есть дедушка и бабушка, которых, как ему кажется, он больше любит. И лишь с годами, взрослея, человек понимает, что любит он своих близких одинаково. Просто кто-то из них был ближе, с кем-то он проводил больше времени и поэтому больше доверял взрослому человеку.
Вот и у меня был Главный дед. Главный дед был мой полный тезка по имени и отчеству - Сергей Александрович Лексин. Да и назвали меня в честь него. Вот и возился он с сопливым тезкой больше остальных. Дед Сергей был офицером, летчиком, прошедшим войну и, выйдя на военную пенсию по выслуге лет, раньше остальных дедушек-бабушек занялся моим досмотром и воспитанием. Бабушка ушла рано. Сказалась блокада, война и непростые послевоенные годы в отдаленных гарнизонах. Я смутно помню её: высокую, яркую женщину с папиросой в красивых, тонких руках. Помню ее похороны, которые провел в машине, потому что на кладбище шел дождь.
Дед остался один. Я проводил у него несколько месяцев каждый год и иногда от него ходил в школу, когда наша семья переезжала к новому месту службы отца. Мы очень дружили с дедом. Во многом он стал кузнецом детской души. В доме у деда было две вещи, детский интерес к которым не проходил с годами. Китель подполковника ВВС с боевыми наградами и красивая модель самолета Пе-2, подаренная на дембель сослуживцами. Китель можно было украдкой смотреть в платяном шкафу, можно было аккуратно трогать потемневшее серебро наград, но снимать с него ничего было нельзя. Это были Важные для деда награды. Для игры была специальная коробка с юбилейными значками, как он говорил: «за дожитие».
С модели самолета Пе-2 можно было тряпкой стирать пыль под дедовым контролем забравшись на табуретку. Аккуратно протирать фюзеляж и плоскости, восторгаясь строгими линиями грозной машины. Можно не уточнять, что самолет какое-то время, был самой чистой вещью в доме, так как пыль с него стиралась бывало по нескольку раз в день. Дед говорил: «это мой памятник».
А еще, оставшись вдовцом, дед увлекся любительской рыбалкой. Весь дом был заполнен всяческими снастями, удочками, спиннингами, переметами, донками, мармышками, коробочками с крючками и грузилами. Будучи деревенского происхождения, дед имел руки из того самого, нужного места и многое делал сам. Сам придумывал, создавал и вместе мы испытывали снасть на воде. Походы на рыбалку были праздником в детстве. Дед, начавший привыкать к одиночеству, любил длительные походы в безлюдные места на два, три, четыре дня. Там, наверное, и мне передалась его любовь к тишине и природе. Мы забирались в «тмутаракань» и жили там вдвоем, занимаясь рыбалкой. Ясное дело, что главным вечерним, после захода солнца, развлечением для мальчишки там стали дедовы рассказы о войне. Это были какие-то несерьезные рассказы про сшитые из немецких парашютов трусы, которыми наши пилоты натирали в кровь задницы, не зная, что у немцев шелк искусственный. Про то, как севший на вынужденную посадку самолет испортил посадки в огороде, а хозяйка дрыном гоняла сталинских соколов по огороду. Про непристегнувшегося в открытой кабине курсанта, которого выдуло воздушным потоком при эволюциях машины и, успев схватиться за края кабины , он орал на все небо, пока инструктор не услышал и не посадил самолет. Это было весело, но никаких геройских подвигов в этом не было, а дед о них не рассказывал. Может из-за этого лет с 13-ти я начал читать воспоминания пилотов о войне, начав с Покрышкина и Кожедуба, прочитал всех до кого дотянулись руки. Дед усмехался, но ничего не говорил. А еще очень важными для меня были поездки деда на соревнования по рыбалке. Он состоял в команде ветеранов ВВС и я помню как собирались крепкие 60-летние дядьки в старых пиджаках с несколькими рядами орденских планок, неспешно выпивали, беседовали, иногда забыв про меня, спорили с применением великого русского, а иногда говорили о войне. И вот здесь я, пользуясь почерпнутыми из прочитанных мемуаров знаниями, мог уже определить, кто из них был истребитель, кто штурмовик, кто бомбардировщик и очень этим гордился, особенно когда после дед подтверждал мои догадки.
Но однажды произошел крах детских воздушных замков. Посмотрев в кино фильм "Хроника пикирующего бомбардировщика", я всем своим тогдашним корешкам заявил, что вот этот фильм про моего деда, что он в войну на таких летал и получил три ордена. Рассказал про дедов памятник самолету. К нам домой началось паломничество посмотреть на китель с орденами и модель самолета. Обычно это происходило в отсутствии деда, но какую-то очередную делегацию он застал. Проводив друзей, я с гордостью рассказал деду, что они приходили потому что «он как герой фильма воевал на пикирующем бомбардировщике».
Дед удивился: «Да кто тебе сказал? Я на Пе-2 только после войны стал летать, на Дальнем Востоке, в войну я на По-2 летал, на кукурузнике».
Как так? На совсем не героическом, маленьком, связном самолетике? Без пушек и пулеметов. На том, на котором летали только женщины и девушки. На которых только письма связные возили. Это был крах образа. Я не могу передать, как мучалась моя детская душа, разрываясь между огромной любовью к деду и осознанием его какой-то «не героичности» что ли. После прочитанных мною красочных отредактированных политуправлением и всякими ЦК мемуаров героев-истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков, я просто не мог представить своего деда в совсем негеройской открытой кабине фанерного самолетика.
Дед оценивающе посмотрел на меня, усмехнулся и пошел заниматься своими делами. До вечера я ходил, как пыльным мешком придавленный, переваривал и осознавал. А вечером дед достал старый чемодан с альбомами и гору пожелтевших фотографий и стал их разбирать. Я смотрел телевизор и делал вид, что мне это совсем не интересно. Через какое-то время, он позвал меня: «Вот смотри. Вот он наш кукурузник».
Нехотя я подошел и увидел на маленькой, пожелтевшей фотографии группу молодых, красивых парней, сфотографированных на фоне "кукурузника" По-2.
- А где ты?
- Вот я.
-А это кто?
- Мой друг.
- А он сейчас где?
- Он сгорел в самолете, не вернулся с боевого задания.
- А где его могила?
- У них нет могил.
- Как нет? Снесли?
- Нет. Их могила небо.
Несколько вечеров до поздней ночи я слушал деда и потом видел как формировались десятки, если не сотни полков ночных бомбардировщиков из которых мы слышали лишь об одном легендарном женском полку «Ночные ведьмы». Полков было много, потому что на тот момент "кукурузник" оказался самым массовым и простым самолетом. Тысячи молодых пилотов и летнабов, загрузив в кабину маленькие бомбы, по семь, восемь раз за ночь вылетали бомбить немецкую передовую, потому что их не приспособленные не для чего больше, кроме По-2 аэродромы, попросту лесные поляны, располагались ближе всех к передовой. Я видел как в ночи, приглушив мотор до холостого хода, чтобы не услышали вражеские солдаты, кукурузники сыпались на немецкие окопы. Я слышал как свистел в чалках ветер, чувствовал как вздрагивал легкий самолетик, избавившись от непосильного для него груза бомб. Как повинуясь воле пилота, самолет скользил новым разворотом на цель и прямо ему в лицо летели тысячи трассирующих очередей. Огнем полыхали все траншеи, потому что шанс сбить фанерный самолет был почти у любого пехотинца, вооруженного пулеметом. Видел как росчерки трассеров отражались в летных очках стрелка-бомбардира, а он руками сбрасывал из кабины бомбы. Чувствовал, как будто сам, как нервничает пилот перед открытой кабиной которого как пробка торчит ничем не защищенный жестяной бак с сотней литров авиационного топлива.
Самолеты возвращались на свой аэродром, летчики даже не выходили из кабин, подвеска, загрузка и снова на встречу огню и так раз за разом всю ночь. Я видел, как возвращающегося уже на рассвете кукурузника деда гонял по небу огромный, по сравнению с ним, "Мессершмит". Как дед от безысходности стал стрелять в него из ракетницы, просто чтобы не дать немцу прицелиться. В другой раз не было даже ракетницы, и он кидал во вражеский самолет свернутые в жесткий рулон агитационные листовки. А пулемет на По-2 стали ставить только в 1943 году, очередь эскадрильи деда подошла в начале 44 года, тогда же им выдали парашюты.
Вот, немного отдохнув, летчики вместе с техниками шьют в прямом смысле матерчатые плоскости "кукурузника", латая изорванный пулями перкаль. А те, кто привез меньше всех дырок, при свете дня на безоружном самолете везут связные пакеты туда, где их очень ждут. Стрекозой на одном месте вертится в небе маленький самолетик, а по широкой дуге ему в хвост пытается зайти "мессер" стрекот пушек и пулеметов в небе. И тут лотерея...Это называлось «зацепиться за куст». Когда атакованный при свете дня «кукурузник» начинал крутиться на одном месте, вокруг выбранной пилотом условной точки, пользуясь своей маленькой скоростью и меньшим радиусом разворота, не давал более скоростному немецкому истребителю себя сбить. И тут, у кого мастерство, нервы сильней и топлива больше.
Я узнал, что странный крест у деда на кителе это Чехословацкая награда, за бои под Прагой. И когда вся страна отмечала День Победы, в небе на Чехословакией горели маленькие фанерные самолетики, в которых сгорали русские парни. Они горели в своих легких самолетиках после Победы, потому что озверевшие толпы «власовцев», сс, недобитых фанатиков из Вермахта рвались через территорию Чехословакии на встречу американцам в надежде на плен и милость. А советское командование не хотело применять большие машины, чтобы наносить более точные удары и сберечь мирных жителей и дома. Чудом не сгорел в мирном уже официально небе и мой дед.
Для него и его товарищей война закончилась лишь 14 мая с общим налетом на «кукурузнике» более 200 боевых вылетов.
Мы не в праве измерять кто из них больший подвиг совершил, но за 100 вылетов на бронированном Ил-2 летчику давали Героя, и мы также не в праве забывать сотни молодых парней, сгоревших в своих «кукурузниках», просто потому что их боевая машина выглядит несерьезно, а фото с ее изображением не такие «героические».
Дед ушел как офицер и фронтовик в походе. Он уехал на рыбалку один, его нашли в пиджаке со старыми орденскими планками, в руке была зажата стеклянная капсула с нитроглицерином. Я в это время сдавал госэкзамены в училище, готовился получить лейтенантские погоны и мечтал приехать в парадной форме к деду. Мне побоялись сообщать. Сказали уже после выпуска. Он пережил страну, за которую воевал и иногда я думаю что бы он сказал, узнав что в Праге, которую они спасли, за которую уже после Победы погибли его товарищи, втихаря снесли памятник его командующему Коневу? Ведь это был памятник им всем, нельзя поставить памятник каждому погибшему, а поставив памятник их командиру отдали дань уважения всем. А снеся его, всех до одного предали. Мой дед редко повышал голос и никогда не ругался. Наверное он бы в сердцах сказал свое: «Брандехлысты».
А вечером опять перебирал бы старые фото, где еще живы те, кого давно нет. А мне бы сказал: «А вы то что? Как 9 мая, так миллионы с нашими портретами ходите , а как нашу Память защитить, так никто не вышел. Встали бы все как один и мы с Вами к их посольству. Стоять пока памятник на место не вернут и в пояс не поклонятся». А я бы молчал...стыдно.
Я не был на похоронах и не видел его мертвым. Для меня он в небе со своими товарищами. А может уехал на рыбалку, и где-то ходит один вдоль реки, и хлестко бросает свой старенький спиннинг. Мой Главный, любимый Дед!
Автор:
Свежие комментарии